Луч света в тёмном автобусе - Алексей Александрович Шепелёв

class="p1">Я ждал её на Кольце, когда она пойдёт из школы. Дальше она говорила (вместо первых «пойдём гулять», как все вокруг): а пойдём туда-то – и мы шли. На улице зимой-весной особо много не нагуляешь, аппетит уже давным-давно нагулян, остаётся мелочь – в кармане мелочь, только не копейками, а звонкой евромонетой. Непонятные наши статусы взаимообщения мы не выясняли, а товарищ Катя вела себя так, как будто для неё эти походы по кафе – занятие самое органичное и заурядное. Девушки в провинции, особенно тогдашние, скажу вам, не подарок. Причём практически всех категорий. Поэтому мне нравилось, что Катя не ломается, сама всё предлагает, не выпрашивает, не отказывается, трезво оценивает, не пытается вернуть деньги или чем-то отплатить. Она просто принимает всё как должное. Да это и есть должное, если б не отчаянная вокруг бедность. И главное – хорошо кушает и в меру пьёт пивко.

А тут… – стихи!..

…в этих лучших на свете глазах,

В этих лучистых ямочках щёк —

Я никогда тебя не забуду,

Я никогда с тобою не буду —

И это очень теперь хорошо!

Распознал лишь коду-концовку, про незабудку.

– Ну? как?! – вся так и на подъёме, с такой же лукавинкой пытается, меня затормаживая, забежать вперёд, заглянуть в глаза.

Поэтэсса! – два «э», два «с»! Два «а» – и «т.п.»!

Но предо мной сама собой улыбка иная – сверхъестественная вспышка искусственного, недостижимого в таких Строителях и автобусах счастья. Так брат наш сапиенс бывает доволен лишь в первые минуты две после первых двух стопарей водяры (но за это, мы все это знаем, но делаем вид, что не знаем, приходится после жестоко расплачиваться!).

– К гортензии каковы претензии?.. – отмахиваюсь, с трудом на ветру закуривая.

– Что-о?!.

Честно говоря (и, думаю, всем уже очевидно), не хочу я уже «ко мне».

– И это очень теперь хорошо! – нехотя, нехорошим эхом повторяю я.

Воистину как там у Платона: «Человек, который на минуту высунулся из пещеры и узрел солнце и все вещи в его свете как они есть. Ослеплённый и взбудораженный, он потерял возможность видеть в прежней пещерной тьме. Пещерные люди, никогда не видавшие света, стали смеяться над ним…» Тоже мне Хай ибн Якзан, арабский Робинзон-неудачник!

Витальная энергия в другом регистре. Красота в движении – что грацией зовётся… Не сказать, что школьница Филиппова была особо грациозна, но когда я в первый раз увидел её здесь на Кольце, вернее, когда впервые мы наедине поговорили, так сказать, познакомились… Она мне показалась такой теннисисткой – хоть юбка была у неё совсем другой и не короткой – на сто процентов городской, упруго лёгкой, белокожей, с увлечениями вроде плавания, тенниса, фотографии, рисования, лепки скульптур, керамики, математики – но точно уж не с сельпоманским этим «пишу стихи» и «работаю уже в журналистике»!

Я, конечно, всё понимаю: я очень признателен своей Светке – за то, что она есть, за хоть какую-то поддержку, «за всё хорошее», но, глядя на неё, так и хочется завалиться с ней на сельский сеновал, – а это дело пьяное, нехитрое, то есть несерьёзное, да и недолговечное…

Раздражающие интонации – то грубовато-вульгарные, то голосок писклявый, детсадовские патетические нотки. С каждым шагом я чувствую её несообразность: не в ногу, не в ритм – со мной она идёт и двигается! Я уж и так и сяк, – но всегда эта досадная «качка», как будто магнит не той стороной, как будто мы детали от разных совсем конструкторов.

Помню, когда впервые углядел Катю в домашнем халатике, то оказался в некотором недоумении от того, что ноги её не особенно длинные, такие привычно девчачьи: не идеально ровные, и даже слегка отдают пресловутой бутылочностью. На улице, в островерхой шапке, в стройнящем длинном пальто, в ботинках и брюках – она казалась намного выше, да и куда более взрослой.

Да, росточка она, если честно, вообще небольшого – как будто «с такими данными» и нет пути в модели. В «экскорт» да в «портно» – лишь посмеются многие. Но вот, к примеру, у нас на курсе училась Олечка – стройняшка маленькая, такая тоже типично городская, то бишь, в отличие от дородных сельских отличниц, не обременённая погоней за пятёрками – да, судя по всему, и вообще за чем-то. Мне даже за честь было, когда её ко мне на английском подсаживали, или она сама беззастенчиво-растительно подсаживалась – выставив свои идеальные коленочки, уже в мае соблазнительно загорелые, бархатные – и неспешно копипастила, а то и подсовывала мне листок со своим заданием… Так, в один прекрасный момент, курсе на четвёртом, она исчезла. А в газетах мы вскоре прочитали… нет, не про маньяка… а что Олечка наша теперь тусуется в Японии, там на полгода у неё контракт модели (и впрямь для них ведь анимешка точно!), «и график крайне насыщенный»!.. Но правда после Японии демарш в Европу не удался, и вновь она сидела рядом, вся странно подкрашенная, в невиданных кожаных штанах, эротично сгрызая ручку с Пикачу над извечным «If it (to be) sunny we (to pick) up mushrooms».

Кате – в своё уже время – удалось продвинуться дальше. Группа «Тату», шокируя и магнетизируя легковерных японцев, гребла миллионы, а отчаянная их сверстница из посёлка Строитель тоже вышла на тропу войны… После тюнинга ноги у неё стали стройные, тонкие, и даже выделяющаяся привлекательная попка выровнялась и почти исчезла.

Она тогда пригласила меня к себе – не для чаепития с родителями, конечно (и вроде бы не для показа мод и ног по-домашнему), но они всё равно меня мельком увидели и «заценили». Это в приличных допотопных семействах молодые люди приглашаются отобедать, а у нас дай бог, чтоб тебе, оголодавшему ваганту, что-нибудь украдкой вынесли, как собачонке, спешно проглотить в уголке спальни. А коли уж и пригласят (тут надо бы иной глагол – призовут, как в армию) за стол с картошкой-пюре, яичницей и растворимым кофием, то светскую беседу поведут самым торжественно-закадычным образом: начав с обычных вопросов, чем занимаешься, и, узнав чем, забьют до шляпки детсадовскими поучениями. И сами же будут тащить клещами риторическими: «Как же дальше ты жить собираешься?»

Лучший способ от такой экзекуции – небольшой троллинг в духе классического сюжета «Идиота» (или произведений гораздо более легкомысленных). Вдруг, застыв с пустой вилкой у рта, робко вспоминаешь – а лучше даже прям сразу начать с этого, – что американский дядюшка, несмотря на полный идиотизм ситуации, недавно помре и внезападно оставив мне от своих нескончаемых занятий с буйволами на ранчо в Техасе «пусть не миллион долларов, но на жизнь хватит». «Куда вы собираетесь их вложить?» – тут же интересуются, и уже на «вы». «Вложить?!. – отвечаешь небрежно, – да в банк, куда же ещё. Сами понимаете, малый бизнес у нас в стране таков, что лучше просто вложить в банк, купить квартирку, и жить себе спокойно-припеваючи с процентов и ренты». Откровенно признаёшься, что собираешься всю жизнь теперь сидеть как сыч и сибаритствовать – «может быть, немного попутешествовать, отдохнуть с друзьями…» – да хотя бы вот со Светкой вашей… Если ты, извини-подвинься, писатель-неудачник, или долбанный философ-странник, и так изгнанник в этом мире – от собственных родных до издателей и любого встречного, то пусть ты и заглядываешь ночами в бездны, а утром открываешь горизонты, пусть таскаешь в рюкзачке за спиной три пуда метафизик всяких и антропософий и трудишься как ишак или как целый улей, тебе, как почтальону Печкину в мультфильме, не подадут второй конфетки. А пустозвону-трутню сразу: «Давайте я вам салатику положу!..» – и даже вместо затрёпанной семейной тряпки вмиг является из новой упаковки приличная салфетка!

Да сам-то ведь про себя не скажешь, что открываю, мол, и заглядываю, а тут без всякого зазрения: «хочу с друзьями» – и тут же рукоплещут: «Какой молодец, умничка!». Даже Светка постепенно раскрывает рот: надо же, какой скромник, всё утаил! А ежели ещё, попробовав набычиться, заявишь, что «для начала хочу тачку нормальную купить и квартиру» – так это вообще верх человеческой мысли, Николай Фёдоров и Циолковский отдыхают. Понятно, что это будет первая и последняя встреча с семейством, но зато уж – на высшем уровне.

Куда-то мы с ней давно уже невольно движемся – со Светкой то есть – по Кольцу, по кругу… Надеюсь, в «Спорт». Эх,